Дед - Страница 2

Потом уже и женился он, и жена понесла, а была она девка не видная, тихая, взятая больше для хозяйства: к корове - доить, к огороду - копать, ну и чтоб брюхатилась - для делания наследников... Вот и отправился Спиридон в уезд, за фельдшерицей. Чтоб помогла жене рожать.

Зашел в городишке на тихий, спящий рынок прикупить мелочей, а там - цыгане! Отмахивался от них мужик, - а был он прижимист, - но зашумели, закрутили его цыгане, и одна, вся в ярком, метущемся по земле, черная, стала гадать ему аж за целковый. Но, глядя в ладонь, пошла пятнами, загрыготала на своих непонятно, те и затихли, косились только... А Спиридону сказала непонятное:

- Рыбий суженный, Рабье зеркало,

Дед Большой Воды....

Воды черные, навь летейская,

Всех проглотят нас смертью быстрою,

Лишь дите пройдет светлой искрою.

Светлым ангелом до падения,

Тем, кто принесет в мир затмение.

Была сильно напугана, целковый, однако, взяла. Вслед прокричала: «Пускай тебе, ирод, пурпурные щенки гадают!» Ушел от цыган Спиридон в расстройстве духа, но быстро все забыл.

Вот и все, что надо помнить o жизни Спиридона. Хозяйство росло, жена Ольга рожала исправно. Рождение новых детей радовало Спиридона, как и рождение новых телят - прирост хозяйству! Вот только сын, что родился в одиннадцатом году, Володька, как-то по-особому выделялся родителем. Был любим, и пугало это чувство отца чужеродностью своей. Держал он Володьку в сердце. А жена нaрoжала шестерых - четырех сынов да двух дочек - да и забылась вовсе, как одна из скучных, но полезных вещей сложного крестьянского хозяйства...

Так и жить бы Спиридону - долго, скучно - и скучно умереть, кабы не война. Мужик рассудительный, немцев он уважал и боялся. Воевать с ними не хотел. Хозяйство у него было сильное, и денег, чтобы сунуть кому надо, мужик собрал просто. Но в селе оставаться было нельзя. Рассудив, что жена выдюжит на хозяйстве, всего не разорит, засобирался Спиридон аж в Москву, рассудив здраво, мол, там его, убежавшего от войны, вовсе не найти. Душевно простился с сыном, которого любил не своей, а чьей-то другой, яркой и светлой, любовью, поэтому, может, и отдалял от себя, был строг, не привязывался. Прочих детей велел растить.

И вот он в Москве. Суеты большого города не испугался, копейку имел. Задумал прибиться к чистому, далекому от крестьянского делу. Ну и солидного, а главное, непьющего мужика все хотят! И вот уже Спиридон - половой в трактире Котова, трактире серьезном, на внушительного клиента. Хаживали и офицеры при аксельбанте, и купцы первой гильдии, и привередливый немец заходил... Все потому, что если вечером там была всегдашняя московская, ухарская удаль, с пьяными слезами, битьем морд и щипанием сомнительных дамочек, то днем там редкостно кормили! Подавали кухню русскую и малороссийскую, не брезговали и европейской... Да готовили с душой! Днем туда уважаемый клиент и шел. Гильдейский купец и заслуженный гражданин, одариватель церквей и восторженный монархист Семен Григорьевич Котов - до крещения Самуил Гершевич Кацнельсон - готовить любил и умел! И знатоков приваживал. Работать в подобном месте было для Спиридона почетно, там он стесывал с себя дремучую крестьянскую посконину, будучи, однако, мужиком неглупым, галантерейность городскую не изображал и пользовался уважением. И между делом учился и учился готовить разные яства. Знал - понадобится. А вот любить его - не любили. За глаза цвета холодной воды, за тихий голос без выражения... За общую никаковость, отсутствие всего того, что и делает человека интересным для товарищества.

В жилье себе Спиридон снял комнату на Стрелке, в квартире вдовы топорника пожарной охраны мещанки Ложкиной. Ложкина Антонина была баба не шибко красивая, но здоровая, как крестьянская корова при хорошем уходе. Муж ее, топорник, не сгорел героически на пожаре, а замерз пьяным в крещенский мороз, квартала не дойдя до дому, что оставило вдову и вовсе без пенсиона - пробавлялась скромным процентом с накопленного и сдачей одной из комнат в невеликой своей квартире. Замуж Антонина больше не хотела, дочь свою услала в Петроград, на акушерку учиться, и жила себе. Спиридон поселился у нее на полный пансион, что кроме еды включало постирушку с уборкой, а по неписаному договору - еще и постельные шалости пару раз в неделю, к чему оба относились физиологически, и за что Спиридон доплачивал особо.

Денег хватало, еще отсылалось что-то в деревню, жене. На Володьку. По нему скучалось, но в меру. Странная для Спиридона любовь к сыну на расстоянии подернулась ряской, заснула. И стало без нее только спокойнее. Увлечений не было.

Вот разве что... Перед тем как погрешить со своей Антониной, шел Спиридон всегда на Рыбный рынок, что на Пятницкой. Первый раз попал туда случайно, по делам трактирным, и долго ходил меж рядов, любуясь разложенными, как на банных палатях, жирными тушами осетров и белуг, волнующе красной форелью, нежно влажными сомами... Мелкая рыба его не заинтересовала, как, впрочем, и живая, плещущаяся в гигантских рыночных аквариумах. В затмении Спиридон добежал до дому, где немедленно завалил Антонину и валял ее до полуночи.

С того дня и повелось: раз или два в неделю, перед грехом, хаживал он на рынок, грел себя... Над этой своей привычкой, впрочем, он не думал, не желая видеть в ней странности. Так и текла жизнь московской речкой Яузой, на непрозрачной воде которой и волнения не бывает никогда, если не кинуть в нее большой камень...

Таким камнем упал в жизнь Спиридона Григорий Распутин.

Распутин Григорий Ефимович частенько бывал в Первопрестольной по делам, и ничего странного в том нет, что, любивший хорошенько поесть, он оказался в Котовском трактире. Увидев там Спиридона, поначалу обомлел, а потом наблюдал уже долго, по-умному, с прищуром. Дернул наконец за рубаху, спросил: